– Ну конечно, я же говорил, – сказал д’Артаньян уверенно. – Я вырос в… в Лимузене, в старинной и знатной гугенотской семье, мы, бывало, за стол не садились, не оплевав предварительно портрет римского папы…
Зарываться, конечно, не следовало – в глазах обоих его пленителей еще присутствовало некоторое сомнение. Эти двое – не чета простодушному трактирщику из Менга, полиция везде одинакова, и глупцы там попадаются крайне редко. Что бы придумать такое, чтобы уж совершенно поразить их воображение? Ага!
– Во время своих путешествий я частенько встречался с самозванцами самого разного пошиба, господа, – признался он доверительно. – И вынес одно твердое убеждение: всякий раз они сводили дело к тому, что вымогали деньги у городских властей. Позвольте вас заверить, что у меня нет и не было подобных намерений – по которым сразу и изобличают самозванцев. Наоборот, я прибыл сюда, чтобы устроить одно очень серьезное предприятие, о сути которого позвольте уж пока умолчать… но одно могу вам сказать: Нидерланды от этого только разбогатеют. Не желаете ли убедиться?
Он с самым небрежным видом вытянул из кармана тяжеленный кошелек, полученный от Винтера, чье содержимое пока что сохранялось в целости, развязал тесемочки и наклонил замшевый мешок над столешницей.
Золотой поток хлынул на нее, издавая самый приятный на свете звон. Двойные испанские пистоли громоздились на потемневшей доске стола живописно и крайне внушительно. Пара монет сорвалась со стола, покатилась по полу. Краем глаза д’Артаньян подметил, что младший бальи проворненько придавил их подошвой сапога – и тут же уставился в потолок с наивно-безразличным видом, словно и не было у него под ногой золотых кругляшей. Старший этого не заметил – он таращился выпученными глазами на груду золота с тоскливо-жадным выражением голодного кота, отделенного от миски с густыми сливками толстым непреодолимым стеклом…
– А вы говорите – испанский шпион… – сказал д’Артаньян прямо-таки покровительственно. – Ну посудите сами: какой шпион, даже самый важный, будет располагать такими суммами? Позвольте вас отблагодарить за гостеприимство и доброе отношение, любезный господин бальи. Пожалуй, мой венценосный родитель вел бы себя на моем месте вот так…
И с этими словами он небрежно зачерпнул золото горстью, сколько в руку влезло (но помня о том, что эти деньги предназначались отцу на расширение хозяйства, постарался все же особо не увлекаться), и с величественным видом, присущим царственным особам, протянул руку через стол.
Старший бальи повел себя молодцом – без малейших колебаний, отнекиваний и ложной скромности он вытянул сложенные ковшиком ладони, принял золото и уставился на него, едва ли не облизываясь. Подчиненный завистливо взирал на него – но с этим д’Артаньян вовсе не собирался делиться, хватит с него и того, что ногой прикрыл.
С самым недвусмысленным видом показывая, что его щедрость не безгранична, он собрал золото в кошелек, тщательно завязал его и отправил в карман. Сказал доверительно:
– Вы знаете, господа, меня форменным образом преследует один иезуит, переодетый простым слугой, строит всякие козни, пытается погубить… Типичная иезуитская рожа: бледная, вытянутая, словно хлебнул полведра уксуса, вид постный и весь какой-то ханжеский, словно его уже записали в святые…
– Он мне сразу показался подозрительным! – выпалил младший бальи. – В самом деле, вылитый иезуит…
Начальник метнул в его сторону предостерегающий взгляд и, покачивая ладонями с позванивавшим в них золотом, льстиво улыбнулся д’Артаньяну:
– В самом деле, сдается мне, что произошло досадное недоразумение, простите великодушно, ваша милость.
"Точно, – подумал д’Артаньян. – У них ничего больше нет, кроме нашептываний скотины Гримо, донесшего на мнимого испанского шпиона. Атос и его слуга здесь, конечно же, неофициальным образом, они сами не располагают крепкой заручкой в этом городе… А впрочем, сам Атос вряд ли пошел бы на такой подлый ход, надо отдать ему должное, он известен как человек, всегда следующий правилам чести. Это Гримо постарался…"
Старший бальи медоточивым голосом продолжал:
– Я рад слышать, что вы намерены пополнить нидерландскую казну. Вот только это чересчур уж растяжимое понятие – нидерландская казна, обезличенное, что ли… Здесь, в славном городе Зюдердаме, тоже есть городская казна, и она, признаюсь, не особенно полна… Налоги собираются неаккуратно, расходы превышают воображение, торговля захирела, а мореплавание не приносит прежнего дохода…
"Положительно, ему мало, – моментально догадался д’Артаньян. – Не очень уж и тонко намекает…"
Примечания
1
Лье – старинная мера длины, около четырех километров.
2
Поскольку в нашем романе довольно много места будет отведено разговорам о деньгах, читателю полезно будет познакомиться с французскими монетами той эпохи, от самых мелких до самых крупных. Самой мелкой монетой считался денье. Далее следовали:
1 лиар = 3 денье,
1 су = 4 лиара,
1 ливр = 1 франк = 20 су,
1 экю = 3 ливра,
1 пистоль =10 ливров,
1 луидор = 2 пистоля,
1 двойной луидор (он же квадрюпль) = 4 пистоля.
Пистоль, собственно говоря, был испанской золотой монетой, но имел хождение в нескольких европейских государствах, в том числе и во Франции. Луидор, как явствует из названия (луи д'ор – золото Людовика) также был золотым. Из золота до 1641 г чеканилось и экю. Ливр был серебряным, прочие монеты – медными (хотя су иногда изготовлялось из железа).
3
Животным святого Губерта во Франции издавна считался олень.
4
Бастард – незаконный отпрыск.
5
Альгвазил – в Испании должностное лицо, выполнявшее в том числе и судебные или полицейские функции. Во Франции это слово исстари приобрело переносный смысл как символ держиморды.
6
Буквальное значение слова "меланхолия" – "черная желчь"
7
Сальми – жаркое из дичи, предварительно зажаренной на вертеле.
8
В некоторых наших старых переводах с французского эта улица именуется улицей Лагарп.
9
Парламентами в то время именовались окружные суды Главным из них был Парижский, обладавший и некоторыми политическими правами (например, возражать против тех или иных королевских указов, отказываться их регистрировать и даже требовать отмены).
10
Парижский прево совмещал функции главного городского судьи, военного коменданта и начальника полиции, так что д'Артаньян польстил весьма скромному квартальному комиссару, каких в Париже имелось довольно много.
11
На месте преступления (латинск.).
12
Имеется в виду конная статуя Генриха IV.
13
"Живое серебро" – ртуть.
14
Д'Артаньян, должно быть, нерадиво слушавший проповеди в церкви, смешивает два разных библейских эпизода: пророка Даниила бросили в ров со львами, а в "пещь огненную" были ввергнуты трое юношей, никакого отношения к пророку не имевших.
15
Намек на четвертование, которое тогда во Франции приводили в исполнение с помощью четверки лошадей – к ним привязывали руки и ноги приговоренного и гнали лошадей в разные стороны.
16
Улица Дыбы вела к площади Дыбы, где в те времена с помощью одноименного устройства производили публичную экзекуцию над дезертирами, ворами и разбойниками.
17
Данные молитвы (соответствующие православным «Отче наш» и «Богородице, Деве, радуйся») должен был определенное количество раз прочитать кающийся грешник согласно наложенной на него исповедником епитимье (покаянию).
18
Парижский фут равняется 32, 5 см.
19
Филистер – скучный мещанин, обыватель, ведущий размеренную жизнь, лицемер и ханжа.
20
Пикет – самое скверное вино того времени, прообраз нынешней "бормотухи" Изготовлялось не из винограда, а из виноградных выжимок.
21
Мушкетеры короля носили синие плащи-накидки с крестом, украшенным золотыми королевскими лилиями, мушкетеры кардинала – такие же плащи, только красные, под цвет кардинальской мантии, и крест на них был без лилий.
22
Точности ради стоит упомянуть, что неизвестный Арман цитирует не собственные стихи, а сонет испанского поэта Гарсиласо де ла Вега (1502—1536).
23
Сын Франции и Дочь Франции – официальные титулы наследных принцев и принцесс.
24
В замке Беркли в 1327 г. тюремщики убили свергнутого английского короля Эдуарда II. В монастыре Сен-Клу был убит французский король Генрих III (1589), а на улице Ферронри в Париже – Генрик IV (1610).